Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Начали готовиться к свадьбе, никого в это не посвящая. Достали бумаги. Боюсь только, что это еще надолго затянется, потому что дорого, ибо надо составить Acte notarie[99]. Сегодня Лиля обещала узнать. Скорее бы только, скорее. Жаль только, что из-за поста придется отставить церковный брак, но ждать уже больше нельзя.

3 января 1928. Вторник

Давно не писала. Так что, надо начинать все сначала?

С настоящего момента, без объяснения того, что было за эти месяцы. У меня на руке обручальное кольцо. На Новый год мы поехали в Версаль, в «наш» Версаль, и надели кольца. Версаль был под снегом. Картина изумительная. Сумерки. А сначала в большом канале потопили гипсовую черную кошку, которую Юрий «подстрелил» на St.Michel в ночь под Рождество, когда мы со всеми моими и с Андреем были в St. Sulpice. Потопили, чтобы она между нами не бегала, а то много ссориться стали…

Свадьба будет, наверно, четырнадцатого[100]. Точно назначить день нельзя, потому что Acte notarie еще лежит в трибунале и будет готов, a partir de fevrier[101]. Публикация уже сделана в Париже, в Севре и в Медоне. Хлопот было много, и устала я за это время страшно. Слава Богу, все документы уже собраны, теперь остается только ждать.

Так как все это устраиваю я, то с каждым новым шагом я испытываю большое удовлетворение и большую радость. А иногда мне кажется, что Юрий как-то мало радуется, что он слишком равнодушен.

А иногда и мне самой бывает страшно: вот станем жить вместе, а на что жить? Ведь это выходит, что я со своим диабетом и своим малым и неверным заработком сажусь ему на шею. Когда я об этом подумаю, мне становится очень гадко на душе.

Перед Рождеством Юрий болел. Какое-то отравление. Пришлось звать доктора. Помню ночь: температура почти 40, все время меняю компресс на голове, мучается, такой слабый, такой беспомощный и такой близкий. Обнял меня за шею — так только ребенок обнимает мать.

Дома, конечно, примирение. Незадолго до болезни, не без помощи Бориса Александровича.

Новый год встречали все вместе.

Вот и все, что я могу записать об этом времени. Мелочей много, но как-то не до них. Да и работы пока нет. Иногда я чувствую себя плохо. Хочу спать. Сахару мало, но все время много ацетонов. Боюсь, как бы не пришлось лечь в госпиталь. Уж только бы после свадьбы, только бы скорее закончить все формальности. Они ничего не изменят: комнаты у нас нет.

6 января 1928. Пятница

Казалось: остаться бы только одной, дорваться до дневника и писать, писать. А вот как-то не пишется. Отвыкла, должно быть. Дела мои плохи: gerhardt ++, legal +++. Так еще не было никогда.

9 января 1928. Понедельник

Уже окончательно выяснено и установлено, что свадьба будет в субботу в 10 утра. А у меня все еще как-то нет сознания, что это «по-настоящему», что я уже взрослая и выхожу замуж. А Палу-Колю это известие, т. е. назначенный день — прямо как-то ошеломил: «Я все еще не могу представить».

16 января 1928. Понедельник

Свадьба в субботу состоялась. В мэрии было довольно торжественно. Самое торжественное, правда, было рассаживание. Мы были первым номером, за нами еще пар десять. Сначала повели в один зал, рассадили, принесли огромного размера книги, в которых мы и расписались. Подписала на Livre de famille[102], где я уже должна была написать Sophieff. Затем повели в другой зал красного бархата с коврами и рассадили полукругом перед кафедрой. Потом мы должны были ждать остальных. Настроение было веселое и никакого сознания значительности момента. Сама церемония продолжалась не более пяти минут. Прочли закон, спросили каждого — согласен или нет, и мэр объявил: «Que vous etez maries»[103]. После чего — сбор на бедных. Мэр вручил нам документы, протянул сразу обе руки, подержались, и служитель с цепью объявил, что «ceremonie est terminee»[104]. В коридоре поцеловались. Дома нас встретили шампанским.

А с вечера начали ссориться. Мы с Мамочкой ездили в магазин, а Юрий тем временем не мог не побывать у Виктора. С этого и началось. Потом его очень злило и раздражало, что у нас нет комнаты. Дошло до того, что это раздражение стало не в шутку раздражать меня. До вечера воскресенья я проплакала. Сейчас мне не хочется об этом вспоминать.

Утром в воскресенье в госпитале мне устроили овацию. Только я открыла дверь: «Vive la mariee»[105] Поздравления, пожелания; при этом все подчеркивали: «Bonjour, madame»[106], «Au revoir, madame»[107]. На свадьбе пила шампанское, и сахар не появился.

Пришла, разбудила Юрия, и сразу он меня разозлил и расстроил и раздражением своим, и нетерпеливостью, и пренебрежением к церковному браку. Про себя я даже порадовалась, что нет комнаты: при всей своей чуткости и деликатности он бы все-таки поставил меня в неприятное положение.

Позвала Мамочку и Папу-Колю с утра в парк Butte Chaumont, и всю дорогу ревела. И было жалко, что Юрий остался, и сознавала, что остаться с ним значит ссориться.

Ссорились днем. Лиля, бедная, пришла поздравить и ровно ничего не понимала. Я избегала объяснений, потому что боялась наговорить много лишнего и грубого. К вечеру помирились.

19 января 1928. Четверг

Завтра вечером свадьба в церкви. Завтрашнюю ночь мы уже должны быть вместе.

Комнаты у нас нет. Переедем пока куда-нибудь на время, пока здесь освободится. Я обегала весь этот район, нашла три комнаты за 50 фр<анков>, но без отопления. Приходится взять одну из них. Ужасно мне не хочется уезжать из этого отеля. Ужасно не хочется. И даже чуть-чуть страшно. Постараюсь передать причину этого страха. Пытаюсь определить причину грусти. Думаю, что и грусть заключается в страхе. А страх — перед жизнью.

Работы у меня больше нет. Юрий получает мало. При всем желании и при всей экономии — мы не проживем. Материально мы связаны с нашими. Положение получается очень неприятное. И вообще, я не знаю, что делать. Дальше первой ночи и, м<ожет> б<ыть>, первого дня я думать боюсь.

Где же найдем комнату? Когда и как мы переедем? На Юрия я не надеюсь, он как-то ничего не делает без напоминания и понукания.

Мамочка шьет мне венчальное платье. Но белье, конечно, не шелковое. Хочет купить туфли. Готовит какое-то празднество. Самый обряд меня занимает. Об остальном не думаю. У меня нет никакого сознания, что завтра моя жизнь перевернется. Но мне, м<ожет> б<ыть>, даже немножко грустно уходить из семьи. Этот момент появился недавно.

Кажется, самое лучшее лечь в госпиталь.